270333795: пока ты будешь держать в заложниках эзерлей у меня будет в заложниках вся планета
270333795: я устрою тебе такой террор что потомки тех кто живет сейчас сложат такую легенду что великий потоп покажется детской сказочкой 270333795: минута тебе на размышление
Я откинулся на спинку стула и застыл в ожидании, разминая пальцы, затекшие от лихорадочного долбления по клавишам непривычной клавиатуры. Интересно, что он сейчас будет делать?
Я не стал ждать минуту, мне потребовалось гораздо меньше времени, чтобы понять, что он будет делать. Точнее, уже делает.
Во-первых, этот дом наверняка уже оцеплен. Неподалеку, где-нибудь в переулке, стоит глушилка или даже несколько глушилок, и они отрубят меня от Сети, как только получат кодированный сигнал от планетарного компьютера. Потом можно, например, уничтожить весь дом какой-нибудь нопстерской бомбой, и я больше не буду представлять опасность. Координаты Вудстока при этом канут в лету вместе со мной, но если провести определенную работу с Эзерлей… А что? Компьютер вполне может решить, что сможет их восстановить, работая только с Эзерлей.
И тут до меня дошло, что времени почти не осталось. Если бы я был человеком, у меня бы на лбу выступил холодный пот. Не знаю, как выглядит аналогичная реакция у нопстеров, у меня не осталось времени запрашивать память тела. Я выдал команду на возвращение.
Снова имитация родной квартиры. Кровать, письменный стол, муляж компьютера, телефон и все, больше ничего. Хочется выпить чего — нибудь крепкого, но это физически невозможно, здесь эта потребность не считается абсолютно необходимой и потому не удовлетворяется.
С минуту я сидел на кровати, тупо глядя на телефон. Аппарат молчал. Если все идет хорошо, компьютер Блубейка сейчас ждет, что я буду делать, а если все плохо, в эти самые минуты убивают Эзерлей.
Удивительно — только что мне пришлось выбирать между жизнью Эзерлей и знанием о Вудстоке и я сделал выбор не в пользу своей подруги. И после всего этого я продолжаю считать, что люблю ее!
А что такое любовь, если вдуматься? Сумел ли хоть кто — нибудь дать понятное определение любви? Многие считают, что любовь — это когда счастье любимого существа ставится выше своего собственного и становится целью всей жизни. Все это очень красиво и романтично, но реальность не так проста, как хотелось бы романтикам. Очень трудно найти человека, которого можно безнаказанно осчастливливать, не боясь, что он сядет тебе на шею. Ты даришь женщине цветы один раз, другой и третий, а на четвертый она спрашивает: «где цветы?» и обижается. Ты говоришь ей: «мои деньги — твои деньги», она счастлива, а потом в один прекрасный день ты находишь кошелек пустым, а она говорит тебе, что ты мало зарабатываешь. Ты обещаешь посвящать все свободное время только ей, а потом звонит Женька, говорит, что появилось срочное дело, ты срываешься с места и уезжаешь, а она закатывает истерику. Только глупые и неопытные юноши могут считать, что любовь превыше всего, долго сохранить такое мнение практически невозможно, со временем поневоле становишься циником.
Посмотрим на вещи цинично. На одной чаше весов у нас абстрактное понятие, именуемое любовью. Что мне дает любовь Эзерлей? Великолепный секс, но, скорее всего, все дело было в гиперсексуальных телах расы млогса. Удовлетворение от того, что я о ком-то забочусь, радостное чувство, что я кому-то нужен. Все это очень здорово, но важны ли для меня эти чувства? И в какой мере?
Посмотрим, что на другой чаше весов. Компьютер уделал меня, как щенка, он нашел мое слабое место и почти заставил согласиться на его условия. Для человека моей профессии это позорно. Если я признаю поражение, потом будет трудно жить с осознанием того, что надо мной одержало верх даже не живое разумное существо, а просто безмозглый компьютер.
Но если я принесу Эзерлей в жертву, трудно будет жить с мыслью о том, что я предал существо, которое доверилось мне и полюбило меня. Тоже неприятно. Что в лоб, что по лбу.
Выбор прост — или любовь, или профессиональная гордость. Эту дилемму легко сформулировать, но сделать выбор совсем не так легко. Особенно если учесть, что в глубине души я не уверен, что у нас с Эзерлей именно любовь, а не взаимное влечение, которое проходит через неделю. Да и в том, что моя профессиональная гордость чего-то стоит, я тоже, честно говоря, уверен не был.
Моей первой машиной была «жигули» — копейка, ей было семнадцать лет, для своего возраста она была в прекрасном состоянии, но, как и все советские машины, постоянно ломалась. Говоря о ней, я то называл ее «моя помойка», то с гордостью рассказывал, как выжал из нее 140 и мог бы выжать больше, если бы из моторного отсека не стал доноситься угрожающий рев. На любую вещь можно взглянуть с разных сторон, для любой вещи можно найти сторону, с которой она великолепна, и сторону, с которой она отвратительна. Наши с Эзерлей отношения тоже можно воспринимать и как большую любовь, и как временное взаимное умопомрачение. Мой поединок с компьютером Блубейка можно рассматривать и как дело чести, и как дурацкое упрямство большого ребенка, упорно не желающего признавать свое поражение. Все зависит от точки зрения.
Женька, когда был жив, любил говорить: «Не знаешь, как поступить — поступай по закону». Хороший совет, но чаще всего подходящих законов нет, люди на придумывали гигантское количество законов на все случаи жизни, кроме тех, которые случаются лично с тобой. Закон Мерфи в действии.
Впрочем, есть одно правило, подходящее к данной ситуации. Если террористы взяли человека в заложники, операцию по освобождению надо строить исходя из того, что он уже мертв. На первый взгляд, это нелепо, но истина очень часто бывает нелепой. Цель любой операции по освобождению заложников состоит вовсе не в том, чтобы освободить заложников, пусть журналисты вешают лапшу на уши простым обывателям, мы без этого обойдемся. Цель операции по освобождению заложников состоит в том, чтобы наказать террористов. Когда банда Шамиля Басаева захватила больницу в Буденновске, не нужно было вступать в переговоры. Нужно было выжечь вакуумными бомбами родной аул Басаева, истребить все его население до последней собаки, перерезать всю родню Басаева, где бы они ни были, и тогда проблема решилась бы сама собой. Одно дело пойти на преступление, если ты знаешь, что отвечать придется только тебе, и совсем другое — когда в заложниках оказываются все те, кто тебе дорог. Если у тебя взяли заложника — возьми заложника у террористов. Как-то мы с Женькой квасили, это было вскоре после московских терактов, разговор переключился на терроризм, и Женька вдруг стал рассказывать, чем его грузили на курсах повышения квалификации, когда он еще служил в ФСБ. «Гуманизм и прочая фигня, — говорил Женька, — годится только для журналюг, а спецслужбам важна только эффективность. Мы не можем быть гуманными, — говорил он, — с волками жить — по волчьи выть. Если ты столкнулся с жестоким врагом, покажи ему запредельную жестокость, она очень пугает тех, кто привык к жестокости умеренной».